April Theses Quotes

From p. 40 of Signet Edition of Thomas Wolfe's _You Can't Go Home Again_ (1940): Some things will never change. Some things will always be the same. Lean down your ear upon the earth and listen. The voice of forest water in the night, a woman's laughter in the dark, the clean, hard rattle of raked gravel, the cricketing stitch of midday in hot meadows, the delicate web of children's voices in bright air--these things will never change. The glitter of sunlight on roughened water, the glory of the stars, the innocence of morning, the smell of the sea in harbors, the feathery blur and smoky buddings of young boughs, and something there that comes and goes and never can be captured, the thorn of spring, the sharp and tongueless cry--these things will always be the same. All things belonging to the earth will never change--the leaf, the blade, the flower, the wind that cries and sleeps and wakes again, the trees whose stiff arms clash and tremble in the dark, and the dust of lovers long since buried in the earth--all things proceeding from the earth to seasons, all things that lapse and change and come again upon the earth--these things will always be the same, for they come up from the earth that never changes, they go back into the earth that lasts forever. Only the earth endures, but it endures forever. The tarantula, the adder, and the asp will also never change. Pain and death will always be the same. But under the pavements trembling like a pulse, under the buildings trembling like a cry, under the waste of time, under the hoof of the beast above the broken bones of cities, there will be something growing like a flower, something bursting from the earth again, forever deathless, faithful, coming into life again like April.

Gift cards?” Hi’s complaining brought me back to the present. “Why not just hand me a note that says: I don’t care enough to make an effort.” April 7. Hiram Stolowitski’s sixteenth birthday. “When exactly were we supposed to shop?” Shelton was scrolling Rex Gable emails on his laptop. “It’s been a hectic week, bro.” “I bought you Assassin’s Creed six weeks before your birthday,” Hi shot back. “Waited in line all afternoon. The guy behind me smelled like fish tacos, but I stuck it out.” Ben clapped Hi’s shoulder. “If it helps, I didn’t remember to get you any gift. Tory and Shelton picked that up. I signed the card though. See? Ben. Right there.” “These are the memories that scar,” Hi huffed. “I’m gonna be so complicated when I grow up. I’ll probably film documentaries.

My heart felt like it was going to explode as I burst out crying. He laughed, "Hey, what's with the April showers?" I half giggled, half sniffed as he wiped my cheeks with his thumb. "These are happy tears" I whispered. He grinned, "No rain, no rainbow.

On Growing Old Be with me, Beauty, for the fire is dying; My dog and I are old, too old for roving. Man, whose young passion sets the spindrift flying, Is soon too lame to march, too cold for loving. I take the book and gather to the fire, Turning old yellow leaves; minute by minute The clock ticks to my heart. A withered wire, Moves a thin ghost of music in the spinet. I cannot sail your seas, I cannot wander Your cornland, nor your hill-land, nor your valleys Ever again, nor share the battle yonder Where the young knight the broken squadron rallies. Only stay quiet while my mind remembers The beauty of fire from the beauty of embers. Beauty, have pity! for the strong have power, The rich their wealth, the beautiful their grace, Summer of man its sunlight and its flower. Spring-time of man, all April in a face. Only, as in the jostling in the Strand, Where the mob thrusts, or loiters, or is loud, The beggar with the saucer in his hand Asks only a penny from the passing crowd, So, from this glittering world with all its fashion, Its fire, and play of men, its stir, its march, Let me have wisdom, Beauty, wisdom and passion, Bread to the soul, rain when the summers parch. Give me but these, and though the darkness close Even the night will blossom as the rose.

He lifted one bottle into the light. " 'GREEN DUSK FOR DREAMING BRAND PUREE NORTHERN AIR,' " he read. " 'Derived from the atmosphere of the white Arctic in the spring of 1900, and mixed with the wind from the upper Hudson Valley in the month of April, 1910, and containing particles of dust seen shining in the sunset of one day in the meadows around Grinnell, Iowa, when a cool air rose to be captured from a lake and a little creek and a natural spring.' "Now the small print," he said. He squinted. " 'Also containing molecules of vapor from menthol, lime, papaya, and watermelon and all other water-smelling, cool-savored fruits and trees like camphor and herbs like wintergreen and the breath of a rising wind from the Des Plaines River itself. Guaranteed most refreshing and cool. To be taken on summer nights when the heat passes ninety.' " He picked up the other bottle. "This one the same, save I've collected a wind from the Aran Isles and one from off Dublin Bay with salt on it and a strip of flannel fog from the coast of Iceland." He put the two bottles on the bed. "One last direction." He stood by the cot and leaned over and spoke quietly. "When you're drinking these, remember: It was bottled by a friend. The S.J. Jonas Bottling Company, Green Town, Illinois- August, 1928. A vintage year, boy... a vintage year.

In late 1905 a crisis occurred within the Quorum of the Twelve Apostles that soon impacted the remainder of McKay’s life. Two members of the quorum, Matthias F. Cowley and John W. Taylor, were obliged to resign because of their refusal to disavow the further practice of plural marriage. By the time of the April general conference of 1906, Apostle Marriner W. Merrill had died, resulting in three vacancies within the quorum. James E. Talmage, who later was sustained to the same quorum, wrote, “These were filled on nomination and vote by the following: Orson F. Whitney, George F. Richards (a son of the late Apostle Franklin D. Richards) and David O. McKay (a former student of mine). They are good men, and I verily believe selected by inspiration.

There is a maid, demure as she is wise, With all of April in her winsome eyes, And to my tales she listens pensively, With slender fingers clasped about her knee, Watching the sparrows on the balcony. Shy eyes that, lifted up to me, Free all my heart of vanity; Clear eyes, that speak all silently, Sweet as the silence of a nunnery— Read, for I write my rede for you alone, Here where the city's mighty monotone Deepens the silence to a symphony— Silence of Saints, and Seers, and Sorcery. Arms and the Man! A noble theme, I ween! Alas! I can not sing of these, Eileen— Only of maids and men and meadow-grass, Of sea and fields and woodlands, where I pass; Nothing but these I know, Eileen, alas! Clear eyes that, lifted up to me, Free all my soul from vanity; Gray eyes, that speak all wistfully— Nothing but these I know, alas! R. W. C. April, 1896.

HISTORICAL NOTE There are no nuclear power stations in Belarus. Of the functioning stations in the territory of the former USSR, the ones closest to Belarus are of the old Soviet-designed RBMK type. To the north, the Ignalinsk station, to the east, the Smolensk station, and to the south, Chernobyl. On April 26, 1986, at 1:23:58, a series of explosions destroyed the reactor in the building that housed Energy Block #4 of the Chernobyl Nuclear Power Station. The catastrophe at Chernobyl became the largest technological disaster of the twentieth century. For tiny Belarus (population: 10 million), it was a national disaster. During the Second World War, the Nazis destroyed 619 Belarussian villages along with their inhabitants. As a result of Chernobyl, the country lost 485 villages and settlements. Of these, 70 have been forever buried underground. During the war, one out of every four Belarussians was killed; today, one out of every five Belarussians lives on contaminated land. This amounts to 2.1 million people, of whom 700,000 are children. Among the demographic factors responsible for the depopulation of Belarus, radiation is number one. In the Gomel and Mogilev regions, which suffered the most from Chernobyl, mortality rates exceed birth rates by 20%. As a result of the accident, 50 million Ci of radionuclides were released into the atmosphere. Seventy percent of these descended on Belarus; fully 23% of its territory is contaminated by cesium-137 radionuclides with a density of over 1 Ci/km2. Ukraine on the other hand has 4.8% of its territory contaminated, and Russia, 0.5%. The area of arable land with a density of more than 1 Ci/km2 is over 18 million hectares; 2.4 thousand hectares have been taken out of the agricultural economy. Belarus is a land of forests. But 26% of all forests and a large part of all marshes near the rivers Pripyat, Dniepr, and Sozh are considered part of the radioactive zone. As a result of the perpetual presence of small doses of radiation, the number of people with cancer, mental retardation, neurological disorders, and genetic mutations increases with each year. —“Chernobyl.” Belaruskaya entsiklopedia On April 29, 1986, instruments recorded high levels of radiation in Poland, Germany, Austria, and Romania. On April 30, in Switzerland and northern Italy. On May 1 and 2, in France, Belgium, the Netherlands, Great Britain, and northern Greece. On May 3, in Israel, Kuwait, and Turkey. . . . Gaseous airborne particles traveled around the globe: on May 2 they were registered in Japan, on May 5 in India, on May 5 and 6 in the U.S. and Canada. It took less than a week for Chernobyl to become a problem for the entire world. —“The Consequences of the Chernobyl Accident in Belarus.” Minsk, Sakharov International College on Radioecology The fourth reactor, now known as the Cover, still holds about twenty tons of nuclear fuel in its lead-and-metal core. No one knows what is happening with it. The sarcophagus was well made, uniquely constructed, and the design engineers from St. Petersburg should probably be proud. But it was constructed in absentia, the plates were put together with the aid of robots and helicopters, and as a result there are fissures. According to some figures, there are now over 200 square meters of spaces and cracks, and radioactive particles continue to escape through them . . . Might the sarcophagus collapse? No one can answer that question, since it’s still impossible to reach many of the connections and constructions in order to see if they’re sturdy. But everyone knows that if the Cover were to collapse, the consequences would be even more dire than they were in 1986. —Ogonyok magazine, No. 17, April 1996

So everything Aaliyah said was bullshit? The stories, the mother tongue . . . all of it?” Tariq sighs. “As with any religion, there are aspects which are clearly truth, aspects which are clearly myth, and aspects which are more or less uncertain. I looked into these issues when I was younger, and first began to doubt. The so-called mother tongue is a grammatically consistent and complete language. It bears some similarities to ancient African tongues. Is it truly the language of the mother-of-all? Who is to say? The stories, the myths—these are things passed to us from our mother. Do they truly stretch back over three thousand generations? Perhaps they do. Or, perhaps they were devised thirty years ago from whole cloth. How are we to know?

The Argument of his Book I sing of Brooks, of Blossomes, Birds, and Flowers: Of April, May, of June, and July-Flowers. I sing of May-poles, Hock-carts, Wassails, Wakes, Of Bride-grooms, Brides, and of their Bridall-cakes. I write of Youth, of Love, and have Accesse By these, to sing of cleanly-Wantonnesse. I sing of Dewes, of Raines, and piece by piece Of Balme, of Oyle, of Spice, and Amber-Greece. I sing of Times trans-shifting; and I write How Roses first came Red, and Lillies White. I write of Groves, of Twilights, and I sing The Court of Mab, and of the Fairie-King. I write of Hell; I sing (and ever shall) Of Heaven, and hope to have it after all.

Вместо «социал-демократии», официальные вожди которой во всём мире предали социализм, перейдя к буржуазии («оборонцы» и колеблющиеся «каутскианцы»), надо назваться Коммунистической партией.

Гораздо легче, конечно, кричать, браниться, вопить, чем попытаться рассказать, разъяснить, вспомнить, как рассуждали Маркс и Энгельс в 1871, 1872, 1875 гг. об опыте Парижской Коммуны и о том, какое государство пролетариату нужно?

Мне приписывают взгляд, будто я против скорейшего созыва Учр. собрания!!! Я бы назвал это «бредовыми» выражениями, если бы десятилетия политической борьбы не приучили меня смотреть на добросовестность оппонентов, как на редкое исключение. Г-н Плеханов в своей газете назвал мою речь «бредовой». Очень хорошо, господин Плеханов! Но посмотрите, как вы неуклюжи, неловки и недогадливы в своей полемике. Если я два часа говорил бредовую речь, как же терпели «бред» сотни слушателей? Далее. Зачем ваша газета целый столбец посвящает изложению «бреда»? Некругло, совсем некругло у вас выходит.

Я нападал на Вр. правительство за то, что оно не назначало ни скорого, ни вообще какого-либо срока созыва Учр. собрания, отделываясь посулами. Я доказывал, что без Советов р. и с. деп. созыв Учр. собрания не обеспечен, успех его невозможен.

Я пишу, читаю, разжёвываю: «ввиду несомненной добросовестности широких слоёв массовых представителей революционного оборончества… ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку»… А господа из буржуазии, называющие себя социал-демократами, не принадлежащие ни к широким слоям, ни к массовым представителям оборончества, с ясным лбом передают мои взгляды, излагают их так: «водружено (!) знамя (!) гражданской войны» (о ней нет ни слова в тезисах, не было ни слова в докладе!) «в среде (!!) революционной демократии»… Что это такое? Чем это отличается от погромной агитации? от «Русской Воли»? Я пишу, читаю, разжёвываю: «Советы Р. Д. есть единственно возможная форма революционного правительства, и поэтому нашей задачей может явиться лишь терпеливое, систематическое, настойчивое, приспособляющееся особенно к практическим потребностям масс, разъяснение ошибок их тактики»… А оппоненты известного сорта излагают мои взгляды, как призыв к «гражданской войне в среде революционной демократии»!!

На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать своё согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала.

Ввиду несомненной добросовестности широких слоёв массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала.

Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран

...правительству капиталистов, худших врагов мира и социализма.

Я слышу, что в России идёт объединительная тенденция, объединение с оборонцами. Это — предательство социализма. Я думаю, что лучше остаться одному, как Либкнехт: один против 110.

IX. Партийные задачи: а) немедленный съезд партии; б) перемена программы партии, главное: 1) об империализме и империалистской войне, 2) об отношении к государству и наше требование „государства-коммуны“, 3) исправление отсталой программы-минимум; в) перемена названия партии

X. Обновление Интернационала. Инициатива создания революционного Интернационала, Интернационала против социал-шовинистов и против „центра“»

VIII. Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны Совета рабочих депутатов за общественным производством и распределением продуктов». — Жизнь и революция отводят Учредительное собрание на задний план. Законы важны не тем, что они записаны на бумаге, но тем, кто их проводит. Диктатура пролетариата есть, но не знают, что с ней делать. Капитализм перешёл в государственный капитализм…

VII. Слияние немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны Совета рабочих депутатов». — Банк, это «форма общественного счетоводства» (Маркс). — Война учит экономии, все знают, что банки расхищают народные силы. Банки — нерв, фокус народного хозяйства. Мы не можем взять банки в свои руки, но мы проповедуем объединение их под контролем Совета рабочих депутатов.

VI. В аграрной программе перенесение центра тяжести на Совета батрацких депутатов. Конфискация всех помещичьих земель. Национализация всех земель в стране, распоряжение землею местными Сов. батр. и крест. депутатов. Выделение Советов депутатов от беднейших крестьян.

Искусство управлять ни из каких книжек не вычитаешь. Пробуй, ошибайся, учись управлять.

V. Не парламентарная республика, — возвращение к ней от С. Р. Д. было бы шагом назад, — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества. Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего.

— Это урок, который дала французская Коммуна, который забыл Каутский и которому учат рабочие в 1905 и 1917 гг. Опыт этих годов нас учит, что — не дать восстановиться полиции, не дать восстановиться старой армии. Программу нужно изменить, она устарела. Совет Р. и С. Д. — шаг к социализму. Никакой полиции, никакой армии, никакого чиновничества. Созыв Учредительного собрания, — но кем? Резолюции пишутся, чтобы класть их под сукно или на них садиться. Я рад был бы, чтобы Учредительное собрание было созвано завтра, но верить, что Гучков созовет Учредительное собрание, — наивно. Вся болтовня о том, чтобы заставить Временное правительство созвать Учредительное собрание, — пустая болтовня, сплошной обман. Революции делались, а полиция оставалась, революции делались, а все чиновники и проч. оставались. В этом причина гибели революций. Совет рабочих депутатов — единственное правительство, которое может созвать это собрание. За Советы рабочих депутатов мы все ухватились, но не поняли их. Мы от этой формы тянем назад, к Интернационалу, который идёт в хвосте буржуазии. Буржуазная республика решить вопрос (о войне) не может, ибо он может быть разрешён лишь в международном масштабе. Мы не обещаем освободить.., но мы говорим, что только в этой форме (С. Р. и С. Д.) оно возможно. Никакого правительства, кроме Совета рабочих и батрацких депутатов. Сказать о Коммуне — не поймут. Но сказать, что вместо полиции — Совет рабочих и батрацких депутатов, научитесь управлять — нам некому помешать, — (это поймут).

IV. Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов наша партия в меньшинстве, и пока в слабом меньшинстве, перед блоком всех мелкобуржуазных, оппортунистических, поддавшихся влиянию буржуазии и проводящих её влияние на пролетариат, элементов от народных социалистов, социалистов-революционеров до ОК (Чхеидзе, Церетели и пр.), Стеклова и пр., и пр. Разъяснение массам, что С. Р. Д. есть единственно возможная форма революционного правительства и что поэтому нашей задачей, пока это правительство поддаётся влиянию буржуазии, может явиться лишь терпеливое, систематическое, настойчивое, приспособляющееся особенно к практическим потребностям масс, разъяснение ошибок их тактики. Пока мы в меньшинстве, мы ведём работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок

Мы, большевики, привыкли брать максимум революционности. Но этого мало. Надо разобраться. ... Пока мы в меньшинстве, мы ведём работу критики, дабы избавить массы от обмана. Мы не хотим, чтобы массы нам верили на слово. Мы не шарлатаны. Мы хотим, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок.

III. Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий. Разоблачение, вместо недопустимого, сеющего иллюзии „требования“, чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистским

II. Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму её этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства.

Почему не взяли власть? Стеклов говорит: потому-то и потому-то. Это вздор. Дело в том, что пролетариат недостаточно сознателен и недостаточно организован. Это надо признать; материальная сила — в руках пролетариата, а буржуазия оказалась сознательной и подготовленной. Это — чудовищный факт, но его необходимо откровенно и прямо признать и заявить народу, что не взяли власть потому, что неорганизованы и бессознательны… Разорение миллионов, смерть миллионов. Самые передовые страны гибнут, и поэтому перед ними станет, таким образом, вопрос… Переход от первого этапа ко второму — переход власти к пролетариату и крестьянству — характеризуется, с одной стороны, максимумом легальности (Россия сейчас самая свободная, самая передовая страна в мире), с другой стороны, доверчиво-бессознательным отношением масс к правительству. Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это — гибель социализма. Вы, товарищи, относитесь доверчиво к правительству. Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве. Один Либкнехт стоит дороже 110 оборонцев типа Стеклова и Чхеидзе. Если вы сочувствуете Либкнехту и протянете хоть палец (оборонцам), — это будет измена международному социализму. Если мы отступимся от тех людей… к нам придёт всякий угнетённый, потому что его приведёт к нам война, иного выхода ему нет. К народу надо подходить без латинских слов, просто, понятно.

«Речь» воет по поводу заявления «Социал-Демократа», что присоединение Курляндии к России есть аннексия. Но аннексия — это присоединение всякой страны, отличающейся национальными особенностями, всякое присоединение нации — безразлично, отличается ли она языком, если она чувствует себя другим народом, — против её желания. Это — предрассудок великороссов, воспитанный веками.

Войну можно кончить лишь при полном разрыве с международным капиталом. Войну породили не отдельные лица, а международный финансовый капитал. Порвать с международным капиталом — нелёгкая вещь, но и нелёгкая вещь — закончить войну. Ребячество, наивность предполагать прекращение войны одной стороной… Циммервальд, Кинталь… На нас лежит больше, чем на всех, обязанность отстоять честь международного социализма.

Что своеобразно в России, это — гигантски быстрый переход от дикого насилия к самому тонкому обману.

Ввиду несомненного наличия оборонческого настроения в широких массах, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им, что кончить войну не насильническим миром нельзя без свержения капитала. Эту мысль необходимо развивать широко, в самых широких размерах. Солдаты требуют конкретного ответа — как кончить войну. Но обещать людям, что мы можем кончить войну по одному доброму желанию отдельных лиц, — политическое шарлатанство. Необходимо массы предупредить. Революция — вещь трудная. Без ошибок нельзя. Ошибка в том, что мы (не разоблачили?) революционное оборончество во всей его глубине. Революционное оборончество — измена социализму. Недостаточно ограничиться… Должны признать ошибку. Что делать? — Разъяснять. Как дать… которые не знают, что такое социализм… Мы не шарлатаны. Мы должны базироваться только на сознательности масс. Если даже придётся остаться в меньшинстве, — пусть. Стоит отказаться на время от руководящего положения, не надо бояться остаться в меньшинстве. Когда массы заявляют, что не хотят завоеваний, — я им верю. Когда Гучков и Львов говорят, что не хотят завоеваний, они — обманщики. Когда рабочий говорит, что хочет обороны страны, — в нём говорит инстинкт угнетённого человека.

Революция — вещь трудная. Без ошибок нельзя.

For more reading on these fascinating stories, please see: the Berkshire Hathaway 1988 chairman’s letter for a discussion on Rockwood, the December 6, 1951 edition of The Commercial and Financial Chronicle for Buffett’s GEICO write-up, and the April 9, 1953 edition of The Commercial and Financial Chronicle for Buffett’s Western Insurance Securities write-up. A query on your favorite internet search engine should help you find these. If you’re having trouble, e-mail me at Brett@BuffettsEarlyInvestments.com, and I’d be happy to send them to you. The Snowball also offers vivid accounts of each.

You offered them physical violence, didn’t you? At an age when they were too young to defend themselves. At least in the past women had a chance to fight back, if they’d cared to take it—these poor fools don’t! You seem to have maimed their brains as well as their bodies!

The government paid $134 million for the swine flu vaccine program. Injured plaintiffs filed 1,604 lawsuits. By April 1985, the government had paid out $83,233,714 and spent tens of millions of dollars adjudicating and processing those claims.16 In 1987, Dr. Morris testified before Congress, “These figures give some idea of the consequences resulting from a program in which the federal government assumes liability of a product known to produce, in an indeterminate number of recipients, serious damage to health.

Past One O’Clock ... Past one o’clock. You must have gone to bed. The Milky Way streams silver through the night. I’m in no hurry; with lightning telegrams I have no cause to wake or trouble you. And, as they say, the incident is closed. Love’s boat has smashed against the daily grind. Now you and I are quits. Why bother then To balance mutual sorrows, pains, and hurts. Behold what quiet settles on the world. Night wraps the sky in tribute from the stars. In hours like these, one rises to address The ages, history, and all creation. Vladimir Mayakovsky, The Bedbug and selected poetry, translated by Max Hayward and George Reavey. Meridian Books, New York, 1960; Transcribed: by Mitch Abidor. This poem was found among Mayakovsky’s papers after his suicide on April 14, 1930. He had used the middle section, with slight changes, as an epilogue to his suicide note.

Out of New York came a governor from the moneyed class, Franklin Delano Roosevelt, and he drove Murray to fits—being from that hated family. (FDR’s cousin, Teddy, had forced Murray to remove a white supremacist plank from the Oklahoma constitution before he would allow it to join the union.) At first, Franklin Roosevelt was dismissed as a man without heft, a dilettante running on one of the nation’s great names. Then he took up the cause of the “forgotten man”—the broken farmer on the plains, the apple vendor in the city, the factory hand now hitting the rails. And though he spoke with an accent that sounded funny to anyone outside the mid-Atlantic states, and he seemed a bit jaunty with that cigarette holder, Roosevelt roused people with a blend of hope and outrage. He knew hardship and the kind of emotional panic that comes when your world collapses. He had been felled by double pneumonia in 1918, which nearly killed him, and polio in 1921, which left him partially paralyzed. He had been told time and again in the prime of his young adulthood that he had no future, that he would not walk again, that he might not live much longer. “If you spent two years in bed trying to wiggle your toe, after that anything would seem easy,” he said. Hoover believed the cure for the Depression was to prime the pump at the producer end, helping factories and business owners get up and running again. Goods would roll off the lines, prosperity would follow. Roosevelt said it made no sense to gin up the machines of production if people could not afford to buy what came out the factory door. “These unhappy times call for the building of plans that rest upon the forgotten, the unorganized, the indispensable units of economic powers,” FDR said on April 7, 1932, in a radio speech that defined the central theme of his campaign. He called for faith “in the forgotten man at the bottom of the economic pyramid.” That forgotten man was likely to be a person with prairie dirt under the fingernails. “How much do the shallow thinkers realize that approximately one half of our population, fifty or sixty million people, earn their living by farming or in small towns where existence immediately depends on farms?

Be with me, Beauty, for the fire is dying; My dog and I are old, too old for roving. Man, whose young passion sets the spindrift flying, Is soon too lame to march, too cold for loving. I take the book and gather to the fire, Turning old yellow leaves; minute by minute The clock ticks to my heart. A withered wire, Moves a thin ghost of music in the spinet. I cannot sail your seas, I cannot wander Your cornland, nor your hill-land, nor your valleys Ever again, nor share the battle yonder Where the young knight the broken squadron rallies. Only stay quiet while my mind remembers The beauty of fire from the beauty of embers. Beauty, have pity! for the strong have power, The rich their wealth, the beautiful their grace, Summer of man its sunlight and its flower. Spring-time of man, all April in a face. Only, as in the jostling in the Strand, Where the mob thrusts, or loiters, or is loud, The beggar with the saucer in his hand Asks only a penny from the passing crowd, So, from this glittering world with all its fashion, Its fire, and play of men, its stir, its march, Let me have wisdom, Beauty, wisdom and passion, Bread to the soul, rain when the summers parch. Give me but these, and though the darkness close Even the night will blossom as the rose. -John Masefield, "On growing old

On April 24, the CIA reported that Diem was about to ask that the number of American advisers be greatly reduced. “We don’t have a prayer of staying in Vietnam,” President Kennedy privately told a friend that evening. “These people hate us. They are going to throw our asses out of there at almost any point. But I can’t give up a piece of territory like that to the communists and then get the people to reelect me.