Ward No 6 Chekhov Quotes

I reflected how many satisfied, happy people there really are! What a suffocating force it is! You look at life: the insolence and idleness of the strong, the ignorance and brutishness of the weak, incredible poverty all about us, overcrowding, degeneration, drunkenness, hypocrisy, lying... Yet all is calm and stillness in the houses and in the streets; of the fifty thousand living in a town, there s not one who would cry out, who would give vent to his indignation aloud. We see the people going to market for provisions, eating by day, sleeping by night, talking their silly nonsense, getting married, growing old, serenely escorting their dead to the cemetery; but we do not see and we do not hear those who suffer, and what is terrible in life goes on somewhere behind the scenes...Everything is so quiet and peaceful, and nothing protests but mute statistics: so many people gone out of their minds, so many gallons of vodka drunk, so many children dead from malnutrition... And this order of things s evidently necessary; evidently the happy man only feels at ease because the unhappy bear their burdens in silence, and without that silence happiness would be impossible.

Having sex is easy," he continued. "All you need to do is undress the woman. But it's what comes afterwards that's such a drag; such a load of nonsense!

He belongs to the class of simple-hearted, practical, and dull-witted people, prompt in carrying out orders, who like discipline better than anything in the world, and so are convinced that it is their duty to beat people.

Within a year Ivan Dmitritch was completely forgotten in the town, and his books, heaped up by his landlady in a sledge in the shed, were pulled to pieces by boys.

People who have an official, professional relation to other men's sufferings - for instance, judges, police officers, doctors - in course of time, through habit, grow so callous that they cannot, even if they wish it, take any but a formal attitude to their clients; in this respect they are not different from the peasant who slaughters sheep and calves in the back-yard, and does not notice the blood.

My illness is only that in twenty years I have only found one intelligent man in the whole town, and he is mad.

True happiness is impossible without privacy. The fallen angel probably betrayed God because he wanted the privacy denied to an angel.

Benim hastalığım yalnızca şu ki, tüm şehirde yirmi yılda sadece tek bir akıllı adam buldum o da deli.

However magnificent a dawn lighted up your life, you would yet in the end be nailed up in a coffin and thrown into a hole.

لماذا نمنع الناس من أن يموتوا إذا كان الموت هو النهاية الطبيعية للإنسان؟ وما الفائدة من مد حياة تاجر أو موظف خمس أو عشر سنوات؟ وإذا اعتبرنا أن هدف الدواء هو تخفيفي الألم يقفز إلى الذهن السؤال التالى: ولم نخففها؟ أولا: يقال إن الآلام تساعد الإنسان على بلوغ الكمال، وثانيا: إذا تعلمت الإنسانية فعلا أن تخفف آلامها بالحبوب والنقط فإنها ستهمل الدين والفلسفة تماما، لأنها للآن تجد فيهما بلسما لكل المصائب.

إن أولئك الناس الذين ينظرون لآلام الغير نظرةَ عملٍ، مثل القضاة ورجال الشرطة والأطباء، قد قساهم التعود حتى أصبحوا لا يستطيعون النظر إلى عملائهم نظرةً غير شكلية حتى لو رغبوا في عكس ذلك، ومن تلك الناحية لا فرق بينهم وبين الجزار الذي يذبح الخراف والعجول غير عابئ بالدم.

You're conversant with reality only in theory. And why is it you despise suffering, why don't you ever feel surprise? There's a very simple reason. The vanity of vanities, externals, internals, despising life, suffering and death, the meaning of existence, true happiness...it's the philosophy best suited to a typical lackadaisical Russian. Say you see a peasant beating his wife. Why meddle? Let him beat away, they're both going to die anyway sooner or later. Besides, that peasant is degrading himself with his blows, not the person he's hitting. Getting drunk is stupid, it's not respectable, but you die if you drink and you die if you don't. A peasant woman comes along with toothache. So what? Pain is just the impression of feeling pain, besides which no one one can get through life without sickness and we are all going to die. So let that woman clear out and leave me to my meditations and vodka.

Žemėje nėra nieko gero, kas pačioje savo pradžioje nebūtų buvę šlykštu.

Падший ангел изменил богу, вероятно, потому, что захотел одиночества, которого не знают ангелы.

О, зачем человек не бессмертен? — думает он. — Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь, самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце концов, охладеть вместе с земною корой, а потом миллионы лет без смысла и без цели носиться с землей вокруг солнца?

У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали бы люди. А я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум.

Что вы мне говорите про Диогена, да про какое-то уразумение? — рассердился он вдруг и вскочил. — Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!

— Уразумение... — поморщился Иван Дмитрич. — Внешнее, внутреннее Извините, я этого не понимаю. Я знаю только, — сказал он, вставая и сердито глядя на доктора, — я знаю, что бог создал меня из теплой крови и нервов, да-с! А органическая ткань, если она жизнеспособна, должна реагировать на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это собственно и называется жизнью. Чем ниже организм, тем он менее чувствителен и тем слабее отвечает на раздражение, и чем выше, тем он восприимчивее и энергичнее реагирует на действительность. Как не знать этого? Доктор, а не знает таких пустяков! Чтобы презирать страдание, быть всегда довольным и ничему не удивляться, нужно дойти вот до этакого состояния, — и Иван Дмитрич указал на толстого, заплывшего жиром мужика, — или же закалить себя страданиями до такой степени, чтобы потерять всякую чувствительность к ним, то есть, другими словами, перестать жить. Извините, я не мудрец и не философ, — продолжал Иван Дмитрич с раздражением, — и ничего я в этом не понимаю. Я не в состоянии рассуждать.

— Стоики, которых вы пародируете, были замечательные люди, но учение их застыло еще две тысячи лет назад и ни капли не подвинулось вперед и не будет двигаться, так как оно не практично и не жизненно. Оно имело успех только у меньшинства, которое проводит свою жизнь в штудировании и смаковании всяких учений, большинство же не понимало его. Учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение к страданиям и смерти, совсем непонятно для громадного большинства, так как это большинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать страдания значило бы для него презирать самую жизнь, так как всё существо человека состоит из ощущений голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью. В этих ощущениях вся жизнь: ею можно тяготиться, ненавидеть ее, но не презирать. Да, так, повторяю, учение стоиков никогда не может иметь будущности, прогрессируют же, как видите, от начала века до сегодня борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение...

Учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение к страданиям и смерти, совсем непонятно для громадного большинства, так как это большинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать страдания значило бы для него презирать самую жизнь, так как все существо человека состоит из ощущений голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью. В этих ощущениях вся жизнь: ею можно тяготиться, ненавидеть ее, но не презирать.

На земле нет ничего такого хорошего, что в своем первоисточнике не имело бы гадости.

And how ludicrous even to think of justice when society considers every act of violence as rational, expedient, and necessary, when every act of mercy — an acquittal, for instance — provokes a whole explosion of unsatisfied vindictiveness!

When society decides to protect itself from criminals, the mentally ill and the undesirables in general, it is invincible.

That just about summed up modern justice — it wasn't moral integrity and ability that were rewarded by promotions, medals, pensions, but simply getting on with the job, whatever it was.

Ժողովրդական դարավոր փորձն ուսուցանում է, որ մուրացկանությունից ու բանտից խուսափելու երաշխիք չկա: _Իվան Դմիտրիչ (Ա. Չեխովի Հիվանդասենյակ No 6)

Я знаю, что Бог создал меня из теплой крови и нервов, да-с! А органическая ткань, если она жизнеспособна, должна реагировать на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость - негодованием, на мерзость - отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью.

But you know dozens, hundreds of madmen are walking about in freedom because your ignorance is incapable of distinguishing them from the sane.

And so, just as in prison men held together by common misfortune feel more at ease when they are together, so one does not notice the trap in life when people with a bent for analysis and generalization meet together and pass their time in the interchange of proud and free ideas.

Doctor Andrey Yefimitch, of whom we shall have more to say hereafter, prescribed cold compresses on his head and laurel drops, shook his head, and went away, telling the landlady he should not come again, as one should not interfere with people who are going out of their minds.